Это действительно так Это отрывок из одного давно написанного и вечно незаконченного текста. Вырван из середины, так что контекст может быть отчасти неясен, но...

Словом, вопрос Хэйлир про сочетание нелюбви к феанорингам и восхищения подвигом Фингона навел меня на мысль вывесить сие в качестве примера. Ситуация - некое время после спасения Маэдроса (там мелькает срок, но это моя ИМХА), когда его еще никто толком не видел толком живым. Фингон в разговоре с отцом упоминает о событиях в Лосгаре в трактовке М. предложение устроить с ним личную встречу отвергает. Далее - размышления Финголфина о ситуации в целом.





-----------

Нет, не зря леди Иримэ так желала помочь своему любимому брату, хоть немногое ему объяснив. Не зря! Потому как ежели ей было понятно хотя бы что-то (пусть даже вывод из этого что-то складывался не более, чем «Как же это может быть?!»), то брат ее, именуемый торжественно Финве Нолофинве и прочая и прочая, не понимал НИЧЕГО. Абсолютно. По крайней мере в том, что касается его сына и… ежели можно так сказать… еще одного элда.

Потому как того, второго – прекрасно зная имя и не имея причин сомневаться в том, что оно принадлежит ему и никому иному (нет, принадлежало), - сложить в какой-то единый образ Финголфин не мог. Особенно теперь.

Когда-то - довольно долго, все было более или менее понятно, хотя просто не было никогда. Вначале – друг его сына, и странное было не в том, что дружба эта началась (почему нет?), но то, что времена, когда между сыновьями Финве начал расти раздор, ее только укрепили. Если в те времена Нолофинве это задевало, то менее многих прочих напастей – хотя бы потому, что он прекрасно знал (хотя именно такой «сор» Феанаро не любил выносить на всеобщее обозрение): в своей семье старший сын был едва ли не чужаком, отец называл его «сын Нерданели», вкладывая в это прозвание весьма мало хорошего – но и к матери он был не особенно близок. Сам в себе и сам по себе.

Переселение опального семейства в Форменос, казалось, отодвинуло эти отношения в прошлое – впрочем, Финголфин довольно быстро сделал правильные выводы из частых отлучек сына в северные горы – а уж появление в их доме гостя, явившегося едва ли не через крышу, тем более мало от кого осталось тайной. Досадно и не до конца понятно – и все-таки не опасно, безумные притязания Феанаро не оставили следа в душе Финдекано, а о далеких Широких Землях Белерианда кто в те годы только не говорил…

Гибель Дерев и тем более – то, что за ней последовало, кажется, бесконечно отдалили друг от друга феанорингов и нолфингов, и не только лигами пройденных путей и грядами преград, воздвигнутыми природой и кознями Темного Вала. Причем для Финголфина – именно что отдалили, он, вступив в Белерианд, как и многие из его народа, уже не горел желанием именно отомстить феанорингам и в особенности – их предводителю. Тем более последнее, как весьма скоро выяснилось, относится к области нереального. Гибель Феанаро тем более отдалила раздор и возможное мщение.

В конце концов, нолфинги достигли своей цели – этих земель, чего бы им это не стоило. Теперь предстояло обживать их, выстраивать оборону, поселения, поля… Труды предстояли немалые, и среди них поначалу не было даже особого места выяснению спора о верховной власти. Хотя бы потому, что феанорингов не хотелось – после случившегося – видеть вовсе. Никого. Хвала озеру Митрим, надежно разделяющему два народа!

А что до известия о плене старшего из сыновей Феанора… Нолфинги едва ли не лучше потомков Огненного Духа смогли разглядеть Твердыню Севера – и тем более были уверены в ее неуязвимости. И не так уж важно, как именно поделят между собой венец неугомонные феаноринги!

Поэтому когда уехал куда-то, никого не предупредив, Финдекано, у Финголфина даже не возникло мысли о дороге на север: за недолгое время по прибытии к берегу Митрима сын уже неоднократно куда-то отправлялся – и благополучно возвращался через несколько дней. Впрочем, когда он не появился через неделю, стало беспокойно и даже более того: слишком памятна была (и долго останется таковой!) та стычка с орками и гибель Аракано. Тем более не прибавили радости расспросы в соседнем селении синдар – он здесь, оказывается, побывал, спрашивая пути на север! «Отправился мстить» - мысль нелепая и безумная, но мысль «Отправился спасать» и вовсе не приходила в голову. Финголфин уже тогда, пожалуй, не числил Майтимо Нельофинвэ среди живых столь же прочно, как и его отца. Эти – в прошлом. И нельзя сказать, чтобы это ощущение изменила та ночь, когда посреди стана нолфингов опустился гигантский орел Владыки Ветров.

Тогда того, второго, принесенного птицей, Финголфин видел весьма близко – куда уж ближе, на руках довелось нести! Потому что когда сын, пошатнувшись, встал с земли и произнес: «Нужно… в мой шатер… и всех целителей, каких сможешь» - было Финголфину отчетливо понятно: ему бы самому до этого шатра добраться без приключений.

И тот, кого он нес (под пристальным взглядом сына и постоянной готовностью того – подхватить (а лучше бы за кочками по дороге следил… вот, опять)) живым для него в общем-то не был. Пусть за это истерзанное тело еще каким-то непонятным образом держалась душа, путь ее в чертоги Мандоса был недалек и неизбежен. Выжить он попросту не мог – потому что не мог, потому что для такого вывода хватало одного взгляда и вовсе не требовалось знать науку целительства.

Тем более было бессмысленно считать погибшего – точнее, его бренное тело – своим врагом, соперником, питать к нему ненависть… И даже жалость – поздно. Не исправишь. У того, что останется у них в руках, нет даже имени – имя есть у души, уже почти свободной от тела… Жалко было – сына, он, оказывается, так и не забыл эту необъяснимую дружбу и скоро, очень скоро придется утешать его в скорби…

Впрочем, целителей Финголфин все же позвал, а слова «Где хоронить будем?» удержал в себе еще в самом начале. И до сих пор удивлялся своей мудрости в этом решении.

И весь прошедший за тем срок – теперь уже как раз полтора года новых лет – так и не избавил Финголфина от ощущения, что старший сын Феанаро относится к чему-то прошлому. Навсегда. А тот, кто совершенно никаким образом не мог выжить – но не мог, как выясняется, и умереть (или – ему не позволял этого Фингон, переставший придавать зато хоть какую-то ценность своей собственной жизни)… Строго говоря, он не был для Финголфина кто. Было некое необходимое условие жизни его сына. Иначе он себе это объяснить не мог – тем более, что знал очень мало. До сегодняшнего разговора.

Точнее – разговор вернул его ко временам раздора, противников, спора о короне… Резко и рывком. К прошлому. С прошедшим годом с лишним он не имел никакой реальной связи. И так же рывком, концом разговора – обратно, - эти привычные умолчания, это извечное «нет» (а также «не сейчас» и прочие «не» и неопределенности). И никакой мост между этими двумя… образами… Финголфин, уже почитаемый среди соплеменников мудрым и рассудительным, выстроить не мог.

А потому тот, первый, имевший имя, совершавший деяния и заслуживающий отношения, мало помалу вновь отступил для него в тень. В прошлое. В конце концов, и пожар в Лосгаре уже бесповоротно стал историей, относящейся дню сегодняшнему весьма непрямым образом.

--------------



Сейчас я бы кое-что переписала (скажем, о чужаке в семье), но вывешиваю, как оно было.